Петр 'Roxton' Семилетов
31.07.02-14.08.02
ЗОМБАРИЙ
Я даже могу подробно сообщить, как добраться туда. Заезжаете в провинциальный городок Вереста... Где он? А по карте, по карте. К востоку от Луганска, бывшего Ворошиловграда. Так вот, заезжаете в город – непременно через проспект Мира, с которым стыкуется идущее через обширный дубовый лес Пригородное шоссе. Недавно его покрыли новым асфальтом, однако он начал проваливаться, образовались какие-то ямы, и часть шоссе перегородили и ремонтируют с апреля по июнь. Ходят такие дяди и тети в ярко-оранжевых жилетах, с лопатами в руках... Пригнали каток, скрепер. Носят ведра со смолой. Жизнь кипит.
Проспект Мира как бы окунает вас в мелкое болотце городка. В этой части Вереста имеет четкую границу застроек, без всяких там пригородов, промышленной зоны и тому подобного. Просто стоят вот так хрущевки, а за ними начинается упомянутый выше дубовый лес. Что поразительно, примыкающая к жилому кварталу территория дубравы не замусорена, хотя местные жители на выходных устраивают там пикники. Ведь если пройти чуть глубже, то будет небольшое озеро с заросшими берегами, пребывающее вечно в тени. Вода в нем стоячая и желтая, воздух наполнен кваканьем жаб. Люди расстилают на траве по периметру берега покрывала и пикейные одеяла, располагаются на них и играют в карты, время от времени доставая из сумок и кульков жратву – для внутреннего употребления. Купается ли кто-нибудь в озере? Только самые отважные...
Едем по проспекту Мира. Справа – хрущевки, иногда магазины на первых этажах. Слева – сооружения явно социалистической конструкции – покрытые грязно-белой плиткой. Сначала спортивный комплекс под названием "Спартак": стадион, крытый бассейн и огромный барак для игр вроде баскетбола. Раньше таких бараков было шесть и размещался тут склад горючего. За "Спартаком" следует большая школа номер пять, перед которой полнеба заслоняет бетонное дерево, растущее прямо из фонтана без воды. На ветвях этого дерева – выпуклые детские лица, выражающие радость и невероятную тягу к знаниям. Стены фасада школы выложены мозаикой с олимпийскими кольцами, ведь школу строили в 1980 году, когда в Москве проходила Олимпиада, и эдак с весны в магазинах временно наблюдалось чудо – фруктовые джемы в невиданных ранее пластиковых упаковках, а киоски "Союзпечать" бойко торговали мелочью вроде латунных брелоков в виде олимпийского мишки, календариков с ним же, и тому подобным.
После школы идет яблоневый сад, не очень большой, размером с футбольное поле, а потом – оставшийся тут с незапамятных времен частный дом, где живет старушка "баба Зина", разводящая коз и продающая молоко – среди обитающих в прилежащих районах молодых матерей бытует мнение, что оно полезно для маленьких детей. Старушка имеет неплохой доход.
С бабой Зиной конкурирует находящийся рядом универсам "Мир". Он имеет два этажа и обеспечивает аборигенов всеми необходимыми для поддержания функционирования белковой жизни вещами. Тут и продукты, тут и обувь, тут и химчистка и книжный магазин на первом этаже. В отдельной пристройке – кафе "Дубок", бывшая столовая общепита номер 33. При Никите Хрущеве в Вересте начали активно строить столовые и химчистки, похоже, исходя из простого расчета – по одной на каждую душу населения. У Хрущева был особый план. В то время в Москве были воздвигнуты Черемушки – жилой квартал мечты социалистического общества. Квартиры там отличались эллинской простотой и предназначались для стоиков, или скажем, буддистов. Зачем большая квартира для медитации? Сидящему в созерцании будет достаточно потолка высотой 1.80 иди 1.90 метра. А также махонький санузел и вообще милипиздрическая кухня. Советский человек будет потреблять пищевые ресурсы в общественных столовых, а на кухне для лилипутов готовить себе бутербродик, да воду для чайку кипятить. Впрочем, такие дома были лучше тех бараков, в которых народ жил после войны... Но вернемся к нашей истории. Для этого нам придется повернуть головы и посмотреть на другую сторону проспекта. Туда, где дома.
В каждом – ровно пять этажей. Вглубь уходят темные улочки, затененные растущими в палисадниках деревьями. Там дворы и другие, такие же дома, идущие так на северо-восток, пока не упираются в заборы частного сектора – дикого и с черными деревянными столбами, несущими на себе электрические провода. К частному сектору ведет улица Мичурина – других подъездов туда нет, и примерно раз в месяц по ней проезжает говновоз – такой грузовик с длиннющей цистерной и гофрированным шлангом. Он несет людям освобождение от скверны мирской... С одной стороны улицы Мичурина стальной серой стеной выстроились гаражи, с другой же за палисадниками с растущими там акациями прячутся хрущевки. Особо активные пенсионеры засыпают администрацию жалобами на говновоз, а однажды, взявшись за руки, вышли и преградили чудовищной машине путь. Примерно через сорок пять минут после начала блокады на горизонте показалась толпа (примерно дюжина человек) жителей частного сектора, довольно внушительных габаритов мужиков. Один из них ехал на велосипеде... Пенсионеры дрогнули и ретировались.
Есть еще в глубине квартала гастроном "Прогресс" с вывеской из неоновых трубок. Возле него вросла в землю сапожная будка, рядом с коей сидит пожилая торговка перед ящиком с разложенными на нем табачными изделиями. Подле будки вечно толкутся местные алкоголики неопределенного возраста, похожие на бывших тренеров спортивных команд. Если пройти мимо будки вперед, вдоль дома номер 14, а потом свернуть направо, мы окажемся в месте, где дома образуют букву "П" с разделенными палочками. Между домами – как бы двор общий с детской площадкой, мусорным сараем (разумеется, низ бордовый, верх – белый), пятью старыми девами-березами, четырьмя кленами, и двумя скамейками. Опять же, местные пенсионеры приходят в исступление, когда утром обнаруживаются следы пребывания здесь ночью "этой сопливой шпаны", как-то: пивные бутылки, окурки, шелуха от подсолнечных семечек и смачные плевки.
Непосредственно перед двором, напротив "дальнего" дома (восьмой номер) стоит так называемый "Зомбарий", здание о девяти этажах, с квадратным основанием, сплошь покрытое грязным, почти везде непрозрачным стеклом, и только внизу, первый этаж – местами белой плиткой. Здесь функционирует научно-исследовательский институт регенерации тканей (НИИ РИТ), о чем возвещают две черные вывески с желто-золотыми буквами, на русском и английском. Этот НИИ был построен чуть позже, чем жилые дома вокруг, и первые 30 лет не проявлял своей медицинской сущности. Все видели, что туда ходят на работу некие люди, к которым липло слово "научные сотрудники". Институт не вибрировал, не гудел, не запускал маленький ядерный реактор, какой имеется, например, в Институте проблем прочности. Правда, в доме номер 7, на четвертом этаже жил вонючий, зассанный и паранойяльный старик Жигулев, который в армейскую (трофейную) подзорную трубу имел обыкновение наблюдать за округой. В середине восьмидесятых в НИИ РИТ привезли партию новых компьютеров для машинного зала, и Жигулев, почитывающий "Науку и жизнь" и "Технику – молодежи" сильно обеспокоился – а не будут ли эти аппараты излучать сильную радиацию? Жигулев начал писать запросы в разные инстанции, пока не умер от инсульта в 1993 году. За четыре года до этого он начал говорить, что мол, вот если я умру, то от этой радиации. Так и знайте!
Жительница дома номер 8, бывшая его дворник, получившая таким макаром квартиру в нем, некая Людмила Голевая, в 1994 году устроилась на НИИ РИТ уборщицей. Голевая была здоровенной теткой с фигурой санитара психушки, деревянным выражением лица и тупыми, наглыми глазами. Широко открывая их, она рассказывала соседкам о своей новой работе интересные вещи. Оказывается, в здании института есть еще четыре этажа, только под землей. Голева почерпнула эту информацию со схемы эвакуации персонала, вывешенной под стеклом на каждом этаже.
Старожилы сразу же вспомнили – да, мол, при постройке НИИ строители вырыли подозрительно глубокий котлован. Но Голевую в подземные этажи не пускали. Попасть туда можно было из особого помещения в левой части на первом этаже здания. У обитой шоколадным дерматином двери в это помещение все время сидели два охранника в камуфляжных формах. Работники, заходя туда, предъявляли им пропуска. Голевую сильно заинтриговала такая секретность и однажды она решила проникнуть в закрытую комнату вечером, довольно поздно, в полдевятого вечера, но и тогда подле входа находились два охранника, уже другие, нежели днем. "Вам пропуск туда не разрешен", – сказал один из них. Голевая спросила, как она будет там убирать? Убирать ведь везде надо... Охранник ответил, что это уж пусть начальство решает, это не их проблемы.
Далее обнаружилось вот что – когда во всем квартале отрубалось электричество, насчет этого в НИИ РИТ все было в порядке. Когда в ряде домов (воздвигнутых в конце 60-тых и начале 70-тых) отключали горячую воду, в институте, опять же, горячая вода продолжала течь из кранов. Практический ум Голевой отмечал все это с надежностью древнего арифмометра и сообщал общественности, озвучивая нестройные мысли грубым сырным голосом.
Позади института, на стороне, примыкающей ко двору трех домов, испокон веков стояли два мусорных контейнера, зеленые и с проржавевшими сверху бортами. В девяностых годах оттуда начало резко вонять медикаментами. Любопытствующие, заглядывая туда, видели длинные плоские картонные коробки от неких препаратов, ампулы с отбитыми верхушками и похожие на баночки для пенициллина пузырьки с бело-розовыми наклейками "РАСТВОР РИНГЕРА-ЛОККА", иногда – простыни в коричнево-желтой засохшей дряни. Но мало кто обращал на все это внимание, пока не произошел следующий случай...
В квартале жил некий Юрка, по фамилии не то Замяльский, не то Землянский – короче, что-то в этом роде. Это был явно психически больной подросток, неопрятный, грязный, пропахший потом, с желтыми зубами. Он ходил по дворам, вечно обмениваясь с другими ребятами картриджами к игровым консолям Nintendo и Sega, а также вкладышами к жвачкам и тому подобной ерундой. Видимо, в этом состоял смысл его жизни. В школу Юрка не ходил. Наиболее глупые представители молодого поколения считали его эдаким изгоем-неформалом, яркой личностью, крутым пацаном – по крайней мере, Юрка так себя позиционировал. Он почти не умел читать и писать, разве что названия игр на исковерканном английском ("Дуффи Дук"), и телепрограмму по слогам – очень сильна была у Юрки тяга к голубому экрану. Юрка делал в телевизоре видимость, как в жопе – то есть выкручивал почти до минимума настроечные резисторы цветности, контраста и яркости. Это, по его мнению, увеличивало срок службы кинескопа. Когда ровесники Юрки уже давно перестали играть в войну, бегая по дворам с игрушечным оружием, Юрка продолжал изображать бравого десантника с совсем малышней, издавая ломающимся голосом крики имитации выстрелов – ты-ды-ды-ды! Ду! Ду! Дух! "Не играй ты с этим Юркой", – говорили матери своим чадам, однако те не слушались.
Одним из промыслов Юрки был сбор бутылок (для сдачи или коллекции), пивных банок (для коллекции) и осмотр мусорных ящиков. Юрка просыпался с петухами примерно в половине пятого утра, одевался и отправлялся бродить по окрестностям. Частенько он забирался в сады частного сектора, дабы сорвать несколько яблок или груш, либо наломать сирени, а потом пойти куда-то под гастроном и продать ее. Деньги он пускал на сигареты или жвачки. Обычно в процессе оплаты он давал нарочно больше денег – пока продавщица отвлекалась на поиск сдачи, Юрка воровал то, что ближе всего лежало.
И вот однажды, совершая очередной утренний обход, Юрка нашел в институтском контейнере вещицу, которую стал показывать за деньги всей ребятне с округи. Родители же детей узнали, что Юрка якобы владеет литровой банкой, в которой лежит и временами изгибается половинка человеческого пальца – мизинца. Это обеспокоило родителей.
Узнать все про тревожную диковинку взял на себя местный "мастер на все руки", периодический алкоголик, дед Коля. Он исполнял роль сантехника, телемастера, электрика, маляра, часовщика, умел ставить двери и чинить все, что подлежит ремонту. Жил дед Коля в насквозь прокуренной однокомнатной квартире, где на стенах висели старые календари с вполне одетыми фотомоделями, и замшевые прямоугольники с приколотыми к ним значками, среди которых между прочим блестел и Орден труда. У деда Коли была замечательная сигаретница в виде металлической одноэтажной часовни с башенкой. На боку часовни откидывалась дверка, с внутренней стороны которой располагались крепления для папирос (дед Коля курил только самые дешевые папиросы – сине-белый "Беломор", желтые "Салве" или в крайнем случае красненькую "Ватру"). Когда дверка открывалась, то механический органчик играл несложную мелодию. В последнее время дед Коля брал папиросы сразу блоками, тратя за раз половину пенсии. Смалил он, как паровоз. Брехня все это, что от сигарет раньше помрешь. Правда в другом – никто не уйдет ОТСЮДА живым...
И вот дед Коля, сидя во дворике за столиком, где ежедневно заседали местные шашисты из числа бывших рабочих приборостроительного завода (дома вокруг были ведомственные), высматривал Юрку. Когда тот проходил мимо, дед Коля подозвал его к себе и сказал примерно следующее:
– Здорово пацан! Я тут слышал у тебя какая-то банка с пальцем есть? А ну покажи!
– Какая банка?
– Да покажи-и, тебе что, жалко что ли?
– Мне не жалко, но нет у меня никакой банки!
– С пальцем... Это ведь чей-то палец. Просто так пальцы на улице не валяются.
– Так то в контейнере!
– Значит, все-таки есть палец?
– Во!
Юрка показал деду Коле поднятый кверху свой большой палец и убежал. Со временем история сошла в нуль.
Неожиданно получила продолжение эпопея семейства Голевых. У Людмилы был муж, хваткий сельский черт Иван – крупный мужик с темно-красной шеей. Он ходил в темных штанах и светлой, заправленной в них рубахой. Перед выходными Голевые закупали в хлебном батоны, которые затем везли в село для родителей – те откармливали булками свиней. Но не в этом дело. Иван работал прорабом на стройке и проворовался. Произошло вот что – он надумал сделать в парадном, где жил, ремонт. Люда пошла по квартирам, собирая деньги. Голевые планировали взять оплату за свою работу, а материалы – краску, алебастр и так далее – Иван начал потихоньку тащить с места работы. Кто-то его заложил и Ивана уволили. Голевые страшно, до смерти любили деньги и расстаться с ними было для них равносильно самоубийству. Так получилось, что они забрали к себе доживать век старую мать Ивана, бабульку девяносто двух лет от роду. Всю жизнь она просидела в селе, а тут попала в "город". На улицу ее не выпускали под предлогом, что "вы мама старые". Бабулька выходила разве что на балкон, а так медленно гнила живьем в квартире. И вот когда она померла, то хоронить ее повезли в родную деревню. Труп положили в абсолютно пустой, без обивки гроб, а сам гроб засунули в крошечный микроавтобус – некий водила, занимающийся перевозкой мелкой меблишки, решил подколымить.
А тут – надо собранные с жильцов бабки отдавать. Голевых жаба давит. Ситуация усугубляется двумя факторами. У дочери Голевых, Олечки, на носу помимо здоровенного красного фурункула – поступление в институт. Она хочет быть экономистом. Вообще говоря, сначала она планировала ехать в Киев поступать на режиссера, чтоб снимать молодежные передачи. Олечка считала себя очень культурной и образованной, про фильмы, которые ей не нравились, снисходительно говорила: "Даммм, это не Тарковский", и при этом тяжко вздыхала, а о литературе имела следующее мнение: "сейчас все только еще начинается – вы посмотрите!", на что никто не мог возразить, даже если б имелись что сказать. Голевые очень гордились своей дочерью... Но нужны были деньги.
А тут еще Иван временно без работы остался. Людмила прозондировала почву в институте, пообещала сделать кому-то там ремонт из начальства, и Иван получил должность охранника. При входе. Помещение с доступом в подземные этажи охраняли совсем другие люди. А Ивана посадили в стеклянную будку рядом с турникетом. Сотрудники предъявляли ему пропуска, он жал на кнопку, и турникет при этом свободно прокручивался. Коммивояжеров он не впускал – на то был указ свыше. То же относилось и к агентам всяческих кафе и забегаловок, которые желали по договоренности кормить избранные отделы, а то и целые этажи.
Как-то вечером Иван решил вынести из института что-нибудь. Дабы потом продать или оставить дома, для хозяйства. Смена Ивана заканчивалась в семь часов вечера – потом на дежурство (не считая неизменных стражей подземелья) вступал ночной сторож, который обходил наземные этажи института, гасил где надо свет, закрывал двери и так далее. Доселе Иван уже совершил в институте довольно странный акт покражи, а именно – похитил лежащую наверху шкафа в туалете коробку, плотно набитую загадочными технологическими штуками. Олечкин хахаль Димка, человек новой формации, большой знаток информационных технологий, сказал Ивану, что это сущий клад – целая коробка так называемых "жестких дисков", которые чертовски дорого стоят! Иван помял один из таких дисков в руках и возразил, что какие же они жесткие, если они гибкие. Все равно!
Понесли на местную толкучку. Иван вывесил себе на грудь картонку с надписью "ПРОДАЮ ЖЕСТКИЕ ДИСКИ", и стоял, выпятив грудь и озираясь по сторонам. Подошел какой-то мужчина инженерного типа и спросил, какие именно есть диски? "А вот такие, во", – отвечал Иван и достал из лежащего на земле кулька здоровенный плоский предмет, наполовину скрытый белым конвертом из плотной бумаги. Мужчина инженерного типа присел от хохота, разинув рот и показав при этом желтые темные зубы. Оказалось, что Иван торговал древними восьмидюймовыми дискетами, которые нигде более не используются. Вечером последовал скандал с Димкой по поводу компетентности последнего, но это уже выходит за пределы нашей истории. Скажу лишь, что Димка с довольно горячих словах утверждал, что Иван сам виноват, раз изначально не понял, что хорошие вещи не будут лежать бесхозно на шкафу в туалете. Иван наивно отвечал, мол, он думал, коробку поставили туда временно, потому что в другом помещении не было места... Или это вроде как завербованный иностранным резидентом сотрудник института оставил для вражеской морды коробку с похищенными секретными технологиями. Димка сразу же ухватился за эту мысль, но развить ее было не дано – возвращаясь с рынка домой, Иван в сердцах выкинул дискеты с моста в тихую речку Бусинку, и холодные желтые воды поглотили из.
После этого случая прошел месяц. Все это время Иван присматривался, вынюхивал, и под конец решил войти в доверие к "элитным" охранникам, сидящим у входа в запретную зону. Проще говоря, начать их спаивать. В низкопробном алкоголе Голевые недостатка не знали, потому что испокон веков, перебравшись в город, гнали самогонку. И родители их, и деды и бабушки, тоже гнали, однако в селах. Все местные пьяницы ходили покупать зеленого змия к Голевым. Голевые же иногда давали им огненную воду в долг, на 25 процентов дороже обычной цены. Когда в 2001 умер дед Коля, то Люба Голевая заявила возникшему в тех краях племяннику покойного (сыну брата Коли), что дед Коля был должен ей лично двести гривен, и хотела взять вещами. Племянник не стал вникать в это дело, дал Любе пятьдесят гривен и какую-то посуду – дед Коля был довольно хозяйственным, однако без культа материальных ценностей, человеком и владел несколькими старыми чайными сервизами, чуть ли не сороковых или тридцатых годов. "Это еще при нэпманах из них чай пили", – иногда говорил он. Один из сервизов был немецкий, явно трофейный. Он-то и достался ненасытной Любе Голевой, к тому времени овдовевшей.
Муж ее Иван погиб при самых загадочных обстоятельствах. С помощью немалых доз алкоголя войдя в панибратские отношения с церберами в камуфляже, однажды ночью он таки проник за таинственную дверь. Ни ночью, ни утром домой он не вернулся. Лишь через четыре дня его тело нашли за городом в каком-то буераке, голого, в длинных разрезах на спине и груди, с опухшими веками и залитыми кровью глазами, как это бывает у людей, которых много и сильно били по голове.
Люба Голевая дала показания, что ее муж накануне исчезновения поехал в село за картошкой. У "церберов" никто ничего не спрашивал. Люба уволилась и стала более активно заниматься бутлегерской деятельностью, пока не скопила достаточно денег, чтобы перебраться в Киев, где ее дочка поступила-таки на режиссера, что сулит нам еще больший упадок местного кино и телевидения.
Осенью 1998 года возле проходной НИИ РИТ нечасто, примерно раз в неделю, останавливались дорогие машины. Из которых под руки выводились довольно странные люди. Если это была женщина, то непременно в старомодной шляпе с газовой вуалью. Мужчины носили громадные черные очки, и судя по всему, имели на лице толстый слой грима. Случайные прохожие при этом задерживали дыхание – от удивительных пассажиров несло духами или одеколоном в решительно нестерпимом количестве. Странные люди ходили неловко, будто опасаясь, что под ними провалится асфальт. Руки их скрывали перчатки. Как правило, этих людей окружали явно родственники, с заботливыми выражениями на лицах. Нельзя сказать, чтобы все неведомые посетители были стары. Среди них наблюдались и молодые фигурами женщины, и довольно статные кавалеры лет тридцати. Скорее всего, все они оставались в здании института на несколько дней, или даже на неделю, потому что аборигены квартала видели, как те же самые люди ВЫХОДИЛИ из здания НИИ спустя пару дней, причем этому предшествовал приезд автомобиля с родственниками, но БЕЗ "виновника торжества".
Нагромождение труб на крыше НИИ давно будоражило умы. Вероятно, здание имело внутри сложную систему вентиляции, которая в конечном итоге сообщалась с расположенными наверху трубами, большая часть которых была оснащена большими, покрытыми сеткой, вентиляторами. В тихие ночи эти вентиляторы распространяли по округе низкий, постоянный гул. И вот примерно в то же время, когда начали косяком идти странные посетители института, из некоторых труб подозрительно часто, днем и ночью стал валить дым. Днем он выглядел черным, ночью – темно-серым, немного светящимся. Может быть, такое случалось и раньше, однако реже и потому никто этого не замечал.
Зимой 1999 странных гостей стало меньше. Весной того же года рядом со зданием НИИ случилась дорожная авария – синий микроавтобус влип в ствол большой акации, отчего задние дверцы автомобиля отворились, и наружу вывалились боксы из прозрачного пластика. В боксах были живые лягушки и тритоны. Примечательно, что микроавтобус подъезжал к институту каждый день, даже на выходных. Правда, никто доселе не знал, что именно он возит. Тылом он подгонялся к "служебной" двери в здании, и оттуда что-то выгружали.
На другой день стал ездить другой микроавтобус...
Дети и собаки – самые любопытные существа на земле. Собаки обходили здание НИИ стороной, а если и случалось идти мимо, то настороженно нюхали воздух. Среди детей же давно шла молва, что в институте "выводят зомби", отчего НИИ прозвали Зомбарием. И вот весной 1999 года, в мае – это точно был май, потому что зацвела сирень – двум отрокам пришла в голову идея проникнуть внутрь и все разузнать. Мысль эта явилась во время катания вокруг Зомбария на велосипедах. У тринадцатилетнего, прыщавого и неблагополучного Дениса был складной "Аист", а упитанный Вася разъезжал на большой, как танк, "Украине", этом верном железном коне сельских почтальонов. Предложение исходило от Дениса. Вася отвечал: "Ну давай", и они начали разрабатывать план.
Ход рассуждений был таков. Нижние этажи находятся под сигнализацией. Но окна верхних, наверное – нет. Иногда служащие забывают об открытых окнах или форточках. Дети часто видели форточки открытыми и вечером, и ранним утром, часа в четыре. Рядом с Зомбарием, со стороны внутреннего двора, растут могучие клены. Высмотрев открытую форточку, можно взобраться на ее уровень по клену, перебросить оттуда "кошку", другой конец веревки привязать к дереву, и преодолев несколько метров по веревке, попасть в помещение.
Веревку нашли без труда. С "кошкой" оказалось намного сложнее и дело наверняка загнулось бы, однако тот самый юродствующий Юрка пособил юным шпионам, достав где-то небольшой якорь. У Дениса и Васи появились сомнения, ведь якорь, или даже более легкая "кошка" непременно разобьет стекло. Тогда Вася придумал другое – надо подняться по клену выше открытой форточки, настолько выше, как будет возможно. Там к поперечной ветке привязать веревку с перекладиной. Получится вроде качелей. Аккуратно раскачавшись, подлететь к нужному окну, зафиксироваться, пролезть через форточку и немного втянуть за собой палку с веревкой. Или наоборот – сначала втянуть, а уж потом влезть самому.
Неблагополучному Денису идея понравилась, а у Васи душа ушла в пятки, когда он представил, как будет все это проделывать наяву. Сразу же у него родился коварный план предательства – Денис идет первым, а Вася остается сидеть на дереве. Не затащит же его Денис силой! Пусть он сам все исследует, потом вернется и расскажет. Он ведь бедовый, к таким авантюрным штукам не привыкать.
Решили дождаться темной ночи, когда все небо будет затянуто тучами. Когда голая Луна светит, лезть в институт – все равно что ломиться туда средь бела дня. Поэтому Вася и Денис регулярно слушали прогнозы погоды... Наконец нужный день настал. Это было пятого июня. Ветер нагнал с севера мрачных туч, которые обещали назавтра ощутимый дождь. Стало холодно по-осеннему. Денис мог свободно уходить из дому ночью, а вот Васе пришлось выдумать целую историю, что он поедет с друзьями на дачу товарища. В шесть часов вечера Вася пришел к Денису, они до восьми курсировали по двору, наблюдая за открытыми в НИИ форточками или окнами. В восьми остались открыты одна форточка на третьем этаже и одно окно на четвертом, в шести метрах левее от форточки. Ребята вернулись к Денису, и до двух ночи играли в "Мортал Комбат" на SEGA, а затем тихо вышли на улицу. Темень усугублялась тем, что в квартале фонари горели только на улице, и то через один. Во дворах же освещение не работало. Идеальная ночь для совершения темных дел.
Мальчики подошли к месту, где росли клены. Выбрали тот, что был поближе к раскрытому окну. Сначала полез Денис, мотивируя это соображением, что если Вася свалится ему на голову, то из него, Дениса, останется мокрый блин. Вася не возражал против такой очередности. Денис поднялся до уровня окна, там сместился на толстую ветку, которая отходила вправо. Вася медленно взобрался туда же. Так получилось, что лезть выше и привязывать там веревку пришлось именно Васе, потому что Денис не мог перелезть через него. Но Денис был внизу, поэтому первым воспользоваться "качелями" должен именно он. Вышло с первого раза. Денис раскачался, схватился за оконную раму, и через несколько секунд был уже внутри.
Вася остался снаружи и хотя Денис звал его, тот оказался. Денис обозвал его плохим словом и исчез в проеме. Вася сидел на дереве и ждал. Он смотрел то вниз – не идет ли кто? – то в открытое окно. Денис вернулся через, наверное, час. Он молча вылез из окна и перелетел на качелях к дереву, а затем быстро стал спускаться. Вася звал его, но Денис не откликался, и спрыгнув на землю быстро побежал. Вася до утра ходил по окрестностям, а в десять часов вернулся к себе домой, сказав, что он уже приехал с дачи, мол, его там обзывали жирным, поэтому он не хотел больше оставаться. Денис пропал. По сей день он находится в розыске.
2000 год, апрель, снег только что начал таять. Грязные сугробы, ручьи. Все еще холодно. Набухают почки. День – невероятная вонь от института. Из труб валит дым. Местные жители звонят по всем "инстанциям", и получают одинаковые заверения – разберемся. Ночь – слышатся вопли. Пять или шесть выстрелов. Разбивается стекло. Это на институтской проходной. Милиция почему-то не едет. На нескольких этажах НИИ загорается свет. Постепенно, потом на всех. За непроницаемыми окнами мечутся тени. Люди, живущие по соседству, не спят и вышли на балконы. У кого балкон не выходит в нужную сторону – глядит в окно. Что же там происходит?
Топот. По дворам кто-то бегает. Дикие, бессвязные вопли. Искаженные динамиками голоса по рации: "Она побежала в переулок пятого дома", "Он вот там. И мы идем туда". Милиции нет. Здания института светится – удивительное зрелище, когда глубокой ночью в большом доме повсюду включен свет.
В дверь квартиры 8 дома номер 9 постучали. Там жили три студентки-квартирантки (одна из них – без ведома хозяйки). Они не спали и быстро подошли к двери. Заглянули в глазок. Перед дверью стоял высокий, совершенно голый мужчина с красной, блестящей и покрытой волдырями кожей. Левую руку он приложил к виску, и внешняя сторона кисти его руки алела текучей кровью. Он беспокойно оглядывался вокруг. Затем снова позвонил – когда он поднимал руку, то под мышкой обнажилась зияющая рана. Из-под двери просочился резкий запах гниющего мяса и антисептиков. Странный мужчина размахнулся и ударил в дверь головой. На линзе глазка размазалось нечто мутное и светло-коричневое.
В соседней квартире тоже не спали. Инженер-сметчик Иван Стольников, который с десяти до шести составлял сметы по ремонту офисов, наблюдал в свой дверной глазок за происходящим, время от времени уступая место жене Кате. В парадное ворвались четверо людей в черных комбинезонах, бронежилетах и скрывающих лица масках. Хотя у всех висели на ремнях короткоствольные автоматы, люди ими не воспользовались. Они держали в руках кувалды на длинных рукоятках. Повалив голого человека на ступени лестницы, люди в комбинезонах перебили ему руки в локтях и ноги в коленях, а затем голени. После этого один из людей в комбинезонах достал удавку, встал над голым человеком, запрокинул ему голову, просунул удавку под шею, придавил затылок с шеей ботинком, и совершил пять или шесть движений руками, напоминающих то, как чистильщик обуви делает свою работу. Сильнее надавив ногой, он резко дернул удавку, голова жертвы отвалилась в сторону и скатилась на несколько ступеней вниз. Люди в комбинезонах положили голову в черный пакет для мусора, взяли обезглавленное тело под руки и потащили его вон из парадного.
На другой день вопрошающим сказали: нет, это была не милиция и не спецназ; нет, все это не ваше дело и спрашивать не нужно; позже будет дана официальная информация. И действительно, в вечерних новостях по местному кабельному ТВ дали слово какому-то помятому, обрюзгшему дрыщу в костюмчике. Дрыщ замогильным голосом прочитал с бумажки, что этой ночью проводилась поимка четверых сбежавших из психиатрической больницы пациентов. Дрыщ заверил телезрителей, что повода для беспокойства нет – социально опасные элементы успешно пойманы и изолированы. На этом инцидент был исчерпан. Если бы ни гроза...
Буквально через месяц случилось то, что повергло жителей района в шок. В ночь с шестого на седьмое мая началась сильнейшая буря. Небо затянуло убийственными тучами. Шквальный ветер нес песок, сучья и куски черепицы. Во многих кварталах города вырубилось электричество. Над институтом разразилась гроза с такими молниями, что все вокруг практически постоянно освещалось одними только сменяющими одна другую молниями. Инфернальный свет.
Затем сломался клен. Тот самый высокий и могучий, на который взбирались Вася с Денисом. Ураган вывернул клен у самого корня. Дерево очень быстро (все деревья быстро падают) повалилось в сторону здания НИИ, и ударилось о его стену. Поскольку вся стена состояла, собственно, из окон, то клен попросту разбил кучу стекла и проделал в здании брешь начиная с четвертого этажа по восьмой. Затем дерево соскользнуло в сторону, направо, и упало окончательно.
Молнии продолжали озарять небо и окрестности. Все это напоминало зрелище какой-то иной планеты. А в бреши на теле здания показались существа. Никто в округе не спал – разве можно уснуть при таком катаклизме погоде? Смотрели в окна... И увидели этих самых существ. По виду – люди. Они были голые, а с некоторых – свисали провода, крепящиеся присосками к телу. Существа ходили в комнатах, разевали рты, неловко брали руками всякие предметы: книги, папки, клавиатуры. Среди существ у нескольких с голов ниспадали длинные, почти до лопаток волосы, такими же казались и бороды. На фоне громовых раскатов послышался вой, клекот, невнятные гундосые фразы и вполне отчетливые обрывки фраз: "нужно всем успокоиться!", "пошли вниз!", "не трогай, не трогай это!". Одно из существ – это была женщина с резкими, красивыми контурами лица – прыгнуло вниз, во двор. Она упала плашмя, животом на асфальт. Затем она поползла вперед, прочь от здания, даже не пытаясь встать – она просто отталкивалась руками и ногами, извиваясь всем телом. Столкнувшись с бровкой, за которой росли клены и начиналась детская площадка, женщина начала ползти вдоль бровки, все время стараясь завернуть налево, будто нащупывая, где же поворот? Так, по периметру, она обогнула площадку и пошла на второй "круг".
В то же время остальные существа, видимые сквозь брешь, продолжали бесцельно ходить, издавая глотками отвратительные звуки. На четвертом этаже показалось нечто тускло-оранжевое. Это внутри рос огонь. Начали лопаться стекла. Существа, находящиеся на шестом и седьмом этажах, этого не заметили. Между тем огонь перебросился этажом выше и этажом ниже, таким образов захватив уже три уровня. Вдалеке завыли сирены – это ехали пожарные. Каково было удивление аборигенов, когда пять красных машин с воем пронеслись мимо института – они спешили тушить колоссальный пожар в частном секторе, рассудив, что люди важнее, чем какой-то институт, где сгореть может только инвентарь. Кто будет ночью работать в институте? Охранники или сторож должны были выйти из здания. Короче, не те сейчас приоритеты... Пожарным не было известно, что в институте оставались люди – когда местные жители звонили по 02, чтобы сообщить о происходящем, то начинали со слов "на улице такой-то горит институт...", на что оператор отвечала: "да, мы уже знаем, туда направлена машина, спасибо, не занимайте пожалуйста линию" – и вслед за этим вешала трубку. И никто не успевал сказать: "там какие-то люди...".
Утром небо выглядело как старые, полинявшие серые джинсы. От здания института остался какой-то искореженный черно-бурый монстр. Когда ночью он горел, ревущий огнем и охваченный черным дымом, жители окрестных домов собрали свои шмотки и смотались, расположившись в парадных домов того же квартала, но подальше от горящего института. Они опасались, что в нем что-то "рванет". И действительно рвануло, причем не раз и не два, а сразу пять последовательных взрывов. Но видимо, произошло это в подземной части здания, потому что видимых разрушений от этого не возникло. Кричащие странные люди сгинули в пламени. Неизвестна и судьба ползающей вокруг площадки женщины.
Через месяц стараниями бульдозеров и солдатов с расположенной неподалеку воинской части место было расчищено от руин института. Районная администрация приняла решение построить здесь небольшой скверик с лавками, газонами, и бюветом с артезианской водой – не нужно было бурить глубоко, ведь котлован, образовавшийся на месте погибшего здания, доставал до весьма низких пластов грунта. Постепенно ставили один за другим сегменты трубы и засыпали котлован привозной землей. Уже к августу парковые дорожки посыпали гравием, а народный мастер Иван Ихнютов поставил на газонах вытесанные топором скульптуры семи гномов и почему-то медведя.
Вася иногда подходит ночью к окну и смотрит – оно выходит аккурат в сторону скверика. И кажется ему, Васе, что по дорожкам бегает Денис – в с длинными волосами, в рваной одежде. Что спотыкается Денис, падает на гравий, дергается будто в эпилептическом припадке, потом шатаясь встает, и снова бежит, вытянув вперед руки с опущенными кистями и высунув черный опухший язык.