Петр Семилетов

ЧТЕНИЕ

С бухты-бурахты начинать рассказ диалогом, это очень резко, будто кирпичом по голове. Ни тебе обстановки, ни действующих лиц. Ну ладно, вот вам комната хрущовки. В окно лучится август.

– Папа... Ну как ты мог? – Марина трагически вопросила наверное раз в седьмой, с передыхом. Отец ея, Павел Константинович (где-то я уже встречал это имя) и так уже ходил весь вечер, как впечатлительная собака, на которую накричал хозяин. Голову вжал в плечи, ступал тихо.

Всё началось с того, что он покупал дочке блокноты. Особые блокноты в клетку, которые Марина использовала в работе. Марина в последнее время была литературным критиком, то бишь читала всякие книжки, в парке на скамейке, записывала в эти блокноты разные мысли по поводу прочитанного, а после некоторого брожения в уме садилась дома за компьютер и сочиняла рецензии по мотивам содержимого блокнотов. И вот ей непременно требовались в клетку, особого размера и в такой обложке, которая не перебивает мысль. Необходимо сочетание таких вещей и явлений, как блокнот, сок в мягком пакетике, прозрачная шариковая ручка с синим колпачком и – чтобы на скамейке рядом никто не сидел. Особенно мамаши с детьми или шпана с пивом.

Сегодня, Павел Константинович Бортников, возвращаясь с работы – которую он называл просиживанием штанов ради государства – зашел в магазин канцтоваров, чтобы купить дочери писчие принадлежности. Там же крутилась дама, пожилая, с волосами, крашеными в свекольный цвет. Она покупала такие же блокноты. Павел Константинович вслух одобрил выбор:

– Для сочинительства лучшие...

– Мой сын тоже так считает, – ответила дама.

Разговорились. Оказалось, что сын ея, Денис, молодой начинающий писатель, на компьютере ему не пишется, а только в блокнотах или даже на стенах, но это в приступах особого вдохновения. Чувствовалось, что она гордится сыном, и Павел Константинович тоже решил похвастаться. Сообщил, что дочь его – критик, печатается в столичных газетах и порой даже – здесь он придал своему голосу необычайную весомость – в толстых журналах. Даму впечатлило, она петушиным движением повернула голову набок и протянула:

– Ооо!

Короче говоря, Павел Константинович пригласил её с сыном на завтра в гости, чтобы Денис "почитал вслух". Ни Марина, ни супруга Павла Константиновича – Ольга Владимировна, толком не поняли, пригласил или пригласилась – некоторые люди умеют приглашаться самостоятельно и неизменно успешно.

– Лёля, – говорил муж Ольге Владимировне, – Ну как-то само собой получилось.

Марина ходила по комнате, театрально разводила руками, смотрела в потолок, и потом, вздохнув, приводила очередной довод против:

– А если бы завтра мы с Сережой шли в киноклуб?

– Но ведь вы послезавтра, я же знал...

– Но бы мог у меня спросить, хочу ли я участвовать одним из главных действующих лиц в этом... литературном салоне... Почему именно мне он, Денис этот, должен читать?

Павел Константинович пояснил, как по писанному:

– Он боится посылать в редакцию. Нужна предварительная читка!

– В редакцию... Пусть выложит в интернете, там ему почитают и мнение выскажут.

– Боится. Боится, так сказать, суда читателей. Впечатлительная натура.

– Мариш, ну послушаешь, что ты в самом деле... Надо быть ближе к писателям, ты же критик... – сказала Лёля. И, вдруг спохватившись, озорно прикрыла рот рукой. Серёжа ведь тоже был писатель. Серёжу она видела пару раз. Он был двухметровый, говорил насмешливым басом, как труба, и из него уже третий год пёр психологический роман. Непонятно, чем занимался Серёжа в свободное от творчества время – по его словам, "постигал жизнь во всех её проявлениях". Лёля предполагала, что если бы он как в старину писал производственную прозу, то наверное внедрился на завод, в рабочую среду. В случае морской повести нанялся бы на речной флот матросом, носил клеши и тельняшку. А о чем роман? Марина ответить толком не могла, сам Серёжа отвечал скомкано, явно не хотел подробностей. Отмазался – о разном, всяких людях, большей частью про тех, кому в жизни неуютно, на кого давит система.

Над книгой он работал постоянно и ему требовались новые знания. Посредством Марины, Серёжа стал тянуть из библиотеки Бортниковых тома Большой Советской Энциклопедии, что служило причиной немых мучений Павла Константиновича. Напрямую сказать дочери он не мог. Но однажды решился косвенным образом:

– Марина, там ты для Серёжи том на букву "К" брала, а у меня там среди страниц вырезочка газетная была...

Вырезочка вскоре вернулась целехонька, а пять томов Всемирки были "у Серёжи в работе". Возвращаясь к разговору о Денисе, Лёля предложила:

– А давай еще Серёжу пригласим? Пусть послушает собрата по цеху!

– Не надо в это еще Серёжу втягивать! Он сейчас очень загружен! – крикнула Марина из туалета. Чуть погодя оттуда же донеслось:

– А что хоть пишет... Денис? Наверное он фантаст?

– Да, да, он фантаст! – Павел Петрович обрадовался. Он любил этот жанр. А Марина огорчилась, потому что ей представлялось, будто все фантасты ходят с антеннами на голове. Являются в гости, антеннами этими раскачивают вперед-назад, из стороны в сторону, такие праздные космические зайцы. Приоткрыв дверь, жестко сообщила:

– Сейчас все кому не лень фантасты! Это от незнания жизни. Проще выдумывать!

На другой день, ближе к ужину, пришли Денис с матерью, Евгенией Константиновной. Обычно в прозе избегают одинаковых имен и отчеств, чтобы персонажи лучше были отделены друг от друга. А ведь так же – бывает! В одной комнате могут быть две Маши, два Лёши, два Коли или Пети. А иной автор этого боится и корёжит сюжет.

Приходу предшествовал звонок на мобильный телефон Павла Константиновича. Сразу залаяла такса Бортниковых, Пепса. Она сорвалась с дивана, зацокала своими короткими ногами по полу и прибежала на кухню, чтобы сообщить известие. В трубке спросили:

– Какой у вас код парадного?

– У нас домофон, – ответил Павел Константинович, – Наберите номер нашей квартиры. Шестьдесят один.

– Сейчас, – и гудки.

Десять минут прошло – ничего. Наконец позвонили и пришли. Пепса вырвалась вперед, гости замерли. Лёля сказала:

– Наша главная! Пусть она сразу с вами познакомится, потом не будет лаять.

Евгения Константиновна соорудила губами улыбку. Денис стоял рядом, он был лет сорока, одетый жарко и несколько старорежимно – заправленная в брюки рубашка, жилетка вязаная. Под мышкой держал папку, надо полагать с рукописью.

– Она не укусит? – спросил он про Пепсу.

– Если не будете делать резких движений, – в дверном проеме появилась Марина, наряженная, по мнению её мамы, несколько затрапезно.

– Юмор, – пояснила Лёля. Денис криво улыбнулся.

Пока Евгения Константиновна переобувалась, её сын топорно перемещался в коридоре, делая точные и неспешные жесты руками. Ртом подражал жужжанию моторчика. Вжжж. Вжжж... Мать пояснила:

– Недавно Денис снова посмотрел фильм "Робот-полицейский" и находится под впечатлением. Хочет быть похожим на главного героя.

И обратившись к нему, спросила:

– Как тебя зовут, сынок?

Тот ровным движением повернул голову:

– Мерфи.

И разразился фирменной мелодией:

– Та-ра-да-да-дааа, та-ра-да-даааа...

Пепса залаяла.

– Может вы её на кухню уведете? – спросила Евгения Константиновна. Она уже обула предложенные тапки. Лёля как-то косо на неё глянула и сказала:

– Пепса у нас первый критик. Правда, Пепса? – собака завиляла хвостом.

– Денис, вот же ваши тапочки, – Лёля указала на них. Писатель опомнился, смыл образ и послушно переобулся.

Вошли в комнату. Павел Константинович, не зная чем себя занять, симметрично расставлял чашки на маленьком столике. Здесь же находилось большое блюдо с печеньем. Марина была против этой закуси, ибо творчество не совместимо с бытом, а всякая закусь это быт. Лёля возражала, что под музыку Моцарта кушали за длинными столами, на что Марина тоже возражала – то было другое время и другие люди. Этот спор произошел полтора часа назад. В ход пошла тяжелая артиллерия. Марина достала с книжной полки пыльный том, долго листала, наконец, открыв разворот показала отцу и матери:

– Вот. Гравюра Шюблера с рисунка Табурина, "Николай Васильевич Гоголь читает "Ревизора" артистам Малого театра 5 ноября 1851 года.

– Ну и что?

– Обратите внимание! Зал, все сидят задумчиво... Гоголь... В центре внимания. Читает, почти не глядя в книгу, книга лежит на столе так далеко, что глаза могут выхватить лишь отдельные буквы... Но что это слева? Открывается дверь, заходит слуга с подносом, на подносе рюмки...

Павел Константинович всмотрелся:

– Но один артист преграждает ему путь, делает жест руками – стой, не надо! В самом деле... Вот так Маринка, вот так память!

– Папа, это не артист. Актеры тогда ходили бритые, видишь – остальные бритые. А этот с бородой. Подожди. Тут еще одна иллюстрация дальше.

Отец взял книгу из её рук, зачитал вслух:

– "Н.В. Гоголь читает «Ревизора» 5 ноября 1851 на квартире в доме Талызина в Москве на Никитском бульваре". Два чтения в день? А здесь у них на столе, кажется, стакан на блюдце.

– Это для самого Гоголя! Представь, если во время чтения все бы хлебали. А это стакан – для чтеца, видишь, у других нет ничего такого...

– В любом случае, чай не повредит, – сказала Лёля. И теперь Павел Константинович по миллиметру двигал чашки. Так же занято выглядят тибетские монахи, что насыпают диковинные разноцветные песочные узоры, чтобы затем молниеносно смести их движением руки и подчеркнуть бренность бытия.

– Чай... Готов... – сообщил Павел Константинович, когда все вошли. Денис шагнул вперед, пожал протянутую руку своей, вялой и холодноватой. Осмотрелся – кажется, он предполагал большее количество слушателей. Заметив это, Павел Константинович спросил Марину:

– Так Сережа сегодня прийти не сможет?

И пояснил гостю:

– Сергей – это литератор... Друг нашей семьи.

– Нет, он занят.

На самом деле она сказала ему, пригласила. Мобильный телефон это современная телепатия. Представляешь, явится незнакомый человек какой-то, фантаст, будет читать не знаю что, какого объема и содержания, и я да, отношусь к нему заранее отрицательно, потому что это очень странно – приходить домой к чужим людям и устраивать чтения, притом не считаясь ни со вкусом хозяев, ни с их свободным временем, которое те собирались на что-то потратить. Серёжа кивал и дакал, а потом сказал, что он конечно не придет, ибо давно и много наслушался всяких, в том числе и фантастов, и что принести свой литературный вкус в жертву даже ради неё, Марины, он не готов, и так далее. Марина тогда посмеялась, а потом стала думать – мог бы и принести в жертву, поддержать, испить с ней всю чашу до дна. Если в такой мелочи отказался, как будет в большем?

И опять звонок к нему, уже возмущенный, а в ответ, что есть вещи, которые каждый должен пережить сам.

– Представь, – умным тоном сказал Серёжа, – Ты бы пошла к зубному врачу, а я ходил под окном кабинета и тебя поддерживал, каким-нибудь плакатом, или прыгал бы и ручкой махал. Тебе было бы легче? Ну во и тут тоже самое.

– Не то же! – и Марина нажала на сброс. А сейчас она села на диван и смотрит, как Денис под люстрой, мнется с папкой, завязочки там, развязывает, и одновременно видно его в фас – с дивана, и в профиль – в зеркальном отражении во глубине полочки серванта. Никак нельзя сопоставить эти разные виды, будто два человека, друг на друга непохожие – спереди он смахивает на трудовика, что у Марины в школе был, нечто от крота из мультфильма, а сбоку на птицу выпь, мохнатую, дикую. Как такое совмещается? Денис шмыгнул носом, быстро – чтобы никто не заметил – покривил рот, затем веревочки развязал и были явлены листы писчей бумаги, сжатые в двух местах громадными скрепками.

– Вы же сказали, что Денис пишет только в клетчатых блокнотах, – удивился Павел Константинович. Дама со свекольными волосами ответила:

– То для черновиков!

– Для черновиков, – подтвердил Денис, снова шмыгнул, прижал рукопись к груди, огляделся.

– Я волнуюсь, – сказал он.

– Ничего! – ободрила его Лёля.

– Да как...

– А вы раньше ничего вслух не читали, родственникам например? – спросила Марина.

– Читали, – вместо Дениса ответила его мать, – И по моей линии, и по отцовской, и Борзуновым, это нам вообще непонятно кто, но считаются родней.

– Даже в лицах, – добавил Денис.

– Это как?

– А вот, – ловко снял с рукописи скрепки, засуетился.

– Интерактивное чтение! – объявила Евгения Константиновна. Денис стал объяснять:

– Сейчас я распределю роли. Когда в чтении буду доходить до реплики того или иного персонажа, вы будете говорить свой текст вслух. Конечно же, сначала я расскажу, с какими интонациями это надо делать. Ведь каждый герой имеет свой характер! Подождите, раздам вам тексты... И у меня тут отдельные заметочки, – перебирая страницы, выронил их, рассыпались, и тут Павел Константинович понял, какие они тонкие, как их много, и почерк мелкий-мелкий. Если подряд читать, то затянется до ночи. Пролепетал:

– Это у вас роман или повесть?

– Повесть, но большая, – Денис шарил по полу, собирая листы.

Павлу Константиновичу стало жарко. Их ничто не остановит, надо срочно придумать выход. Симулировать сердечный приступ, чтобы жена вызвала скорую, а гостей выпроводить? А что будет за ложный вызов? Ложный, не ложный, разве разберут? Скажет, что ему уже лучше. Поди докажи! Денис тем временем уже распрямился и шел к Марине.

– Вот вам несколько страниц, с уже выписанными репликами... Я вам буду головой кивать, когда надо читать.

Павел Константинович вдруг схватился за живот и вскрикнул:

– Ой! Простите, мне надо в туалет!

Ошалелыми шагами вышел и закрылся. Теперь главное держать паузу. Без него не начнут. Кто-то подумает, что это поведение улитки, мол, в раковину спрятался. Напротив. Стремительное правильное решение. Он семью в это втянул, он и вытащит. Сдавленно крикнул, для внешнего мира:

– Что-то съел не то! Не берите печенье!

И как гидравлический пресс двадцатого века опускался на Шерлока Холмса, неумолимо включилось и пошло время. А в комнате, Денис сказал:

– Сочувствую. Но мы ждать не будем. Читать предстоит мнооого, – добродушно рассмеялся. Всучил страницы Лёле и матери своей. Последняя довольно заметила:

– Я уже и так наизусть знаю...

В совмещенном туалете свет горел необычно ярко, не нужно там столько ватт. Павел Константинович вдруг наполнился уверенностью, что беда не ходит одна и не далее как завтра откроется, что докторскую диссертацию для некоего Торохтия Ивана Терентьевича писал и защищал Павел Константинович. Торохтий с ним был на одно лицо, и во время защиты скрывался на даче, отпустив бороду. О победе возгласил звонок от Бортникова: "Оппоненты повержены, поднимем бокалы!". И Торохтий взял в руку бритвенный станок. Кто же выдаст? Павла Константиновича замутило, он наклонился над унитазом, посмотрел вниз и ощутил тягу невозможную. Спасти семью любой ценой. Случился водоворот плоти и сознания.

– Космическая армада подлетала к Земле... – прочитал Денис.

Из коридора – глухой удар по доске, треск. Отбросив сорванную с петель дверь, в комнату прошагало, вытянув руки вперед, существо с унитазом вместо головы – наклоненным вперед отверстием. Вместо лица была фаянсовая пасть.

– Я – человек унитааааааз! – проревело, и наскоком вожралось в Дениса, в его голову, плечи.

Потом были крики, кровь на полу и стенах, бегство в лесопарк, темень заброшенного дота и боязнь, что туда придут бродяги или наркоманы, были посещения Лёли и Марины – они приносили Павлу Константиновичу плавленные сырки и он бросал их в огромный свой нечеловеческий рот и глотал с утробным хлюпаньем. Всё сгинуло в измененном нутре – Денис с рукописью, свекольные волосы, явившийся на следующий день отец Дениса...

Из чужих единственным, кто мог рассказать о диссертации Торохтия, был сам Иван Терентьевич. По внутреннему компасу, по звериному чутью, как собаки или кошки за тридевять земель находят нужный дом, пешим ходом, таясь от людей, отправился Павел Константинович к дачному поселку садоводческого кооператива "Нехлюдово". Там обитал Торохтий.

Дождался глубокого вечера, сверчков, света в окнах, летучих мышей. Иван Терентьевич был не один, а со студенткой – они пили самодельное вино, когда явился человек-унитаз и кружил вокруг дома, скрипел половицами на веранде, бил кулаками в окна – не так сильно, чтобы разбить, но достаточно, дабы напугать. И когда в деревянном доме замигал и выключился свет, надо было понять, что один войдет, один и выйдет и больше никто.

Были еще дела в городе, но там сложнее, там кругом люди. Продавщица в магазине канцтоваров знает, что Павел Константинович пригласил домой даму со свекольными волосами и её сына. Серёжа тоже знает, а это еще опаснее, у них – писателей – вечно какие-нибудь сходбища, где Денис вполне может быть узко известен. Исчезновение сыра в мышиной норе всегда трагедия заметная, поэтому Серёжа сопоставит и заподозрит. Павел Константинович знал номер телефона Серёжи и позвонил – нам срочно нужно встретиться. Серёжа спросил – а что это у вас голос такой, ничего не случилось? Случилось, но это не телефонный разговор. Вызвал его на пустынную остановку на почти за Киевом, есть такие бетонные остановки, где даже граффити никто не рисует. Зачем строят их в лесу или чистом поле, в многокилометровом отдалении от жилья, заставляя предполагать о близлежащем секретном предприятии, куда людям надо добираться на работу?

На одной из таких остановок Павел Константинович ждал Серёжу. Тот прибыл на маршрутке, и когда она отъехала, Павел Константинович вышел из укрытия. И была великая кровь. А к продавщице канцтоваров он никак не мог подобраться, и на связь с семьей не выходил – лучше чтобы те считали, что он мёртв, убежал, сгинул.

Пару лет назад я видел в чаще леса разбитый унитаз. Не останки ли это Бортникова? Но позже, уже в другом лесу, я нашел еще один унитаз и возникла беспокойная мысль о возможности почкования, саморазмножения таких организмов. Может быть не зря грибники носят с собой ножики, не для грибов вовсе, а ради обороны жизни? Никто не ведет статистику смертности грибников, но если исчезает кто из них, это списывают на неправильное питание. Мало кто задумывается об иных возможностях.

Киев, 26 сентября – 7 октября 2012